22 августа 1991 года на улицах Москвы, Ленинграда и некоторых других городов России царил праздник. Малознакомые люди поздравляли друг друга с провалом путча, который был организован частью тогдашних руководителей советского государства, и с победой выступавших под лозунгами свободы и демократии политических сил во главе с Борисом Ельциным и Верховным советом России.
Но прошло свыше двух десятилетий, и те же самые сторонники политических свобод, их дети, а то и внуки вынуждены были снова и снова выходить на улицы Москвы и Питера, отстаивая право граждан страны на честные выборы и выступая против произвола со стороны властей.
За это время наша страна не только не приблизилась к демократии, но, напротив, отдалилась от ее идеалов, казавшихся почти достигнутыми в августе 1991 года. Но почему и как два с лишним десятилетия российской политики после СССР так и не приблизили нашу страну к политической свободе? Какие причины обусловили траекторию политического развития России после 1991 года? Какие механизмы вызвали «бегство от свободы» страны, всего лишь недавно избавившейся от коммунистического режима? И каковы шансы на то, что Россия все-таки сможет преодолеть нынешние политические тенденции и выйти на путь свободы и демократии – или же этот путь закрыт для нее если не навсегда, то на долгие годы или даже десятилетия?
Поиску ответов на эти и другие вопросы посвящена моя новая книга «Из огня да в полымя: российская политика после СССР», только что вышедшая в издательстве «БХВ-Петербург».
Демократизация: почему не в России?
По мнению американского политолога Адама Пшеворского, демократия – это политический режим, в котором партии (и политические лидеры) теряют власть в результате поражения на выборах. Такие режимы установились за последние два с лишним десятилетия в самых разных странах мира – от Молдовы до Монголии и от Мексики до Бенина. Но ничего подобного не произошло в России. Почему?
Если посмотреть на два постсоветских десятилетия российской политики сквозь призму международных сравнений, то вкратце можно утверждать, что в нашей стране сегодня не существует серьезных объективных препятствий для перехода к демократии.
Уровень социально-экономического развития России по мировым меркам выше среднего; уровень неравенства, хотя и довольно высок, гораздо ниже, чем в ряде вполне демократических стран Латинской Америки; за исключением регионов Северного Кавказа, наша страна достаточно гомогенна в этническом и культурном отношении, и не слишком страдает от проявлений сепаратизма. Однако в постсоветской России не сработал ни один из тех механизмов демократизации, которые были характерны для ряда других стран на протяжении последних полутора веков.
Не было ни длительной классовой борьбы и пользовавшихся широкой общественной поддержкой массовых социальных движений за расширение прав граждан (таких, как рабочее движение в конце XIX – начале ХХ века в Европе). Ни неразрешимых конфликтов элит, которые в конечном итоге вынуждали противоборствующие стороны идти на взаимные уступки и принимать демократические «правила игры» как наименьшее зло (как произошло в ходе «пакта Монклоа» в Испании после смерти Франко или на «круглом столе» 1989 года в Польше). Ни идеологически мотивированных «реформ сверху», направленных на либерализацию политической системы (подобно перестройке в позднем СССР, начатой по инициативе Горбачева).
Ни, наконец, значимого международного влияния со стороны других государств, вынуждавшего политиков и общество следовать их образцам (примером такого рода может служить воздействие Европейского союза на страны Восточной Европы после падения в них коммунистических режимов).
Напротив, в постсоветской России уровень общественного активизма вплоть до «белоленточных» протестов 2011-2012 годов оставался крайне низким (ограничиваясь лишь локальными «бунтами»); все конфликты элит заканчивались безоговорочной победой одной из борющихся сторон; для политического класса страны главным уроком из неудач Горбачева стал полный отказ от идей демократизации ради сохранения собственной власти; что же до международного влияния на российскую внутреннюю политику, то нравится это кому-то или нет, оно было и остается крайне незначительным.
Поэтому российские политические лидеры и их ближайшие союзники и во времена Ельцина, и в особенности во времена Путина, оказались не слишком скованы политическими ограничениями со стороны общества, со стороны других политических игроков, и со стороны других стран, и могли реализовывать стратегии по максимизации собственной власти. И если Ельцин, в силу ряда причин, не смог успешно решить эту задачу, то Путин, казалось, вполне мог заслужить «пятерку с плюсом» в своего рода колледже для диктаторов.
На протяжении двух с лишним десятилетий российской политики после СССР почти всякий раз, если и когда в «критический момент» истории перед российскими политическими лидерами вставал на повестку дня выбор между демократизацией и авторитаризмом, то авторитарное решение (при сохранении внешнего демократического «фасада») оказывалось для них наиболее предпочтительным. В результате почти каждый шаг на пути траектории российского политического режима становился «бегством от свободы».
Последовательность этих шагов, каждый из которых становился логическим следствием предыдущих действий, все дальше и все увереннее вела российскую политику вперед по дороге разочарований.
Среди этих «критических моментов» важнейшими стали следующие:
1991 – отказ от принятия новой Конституции России и проведения новых выборов органов власти; частичное сохранение в российской политике «правил игры», унаследованных от советского периода;
1993 – острый конфликт между президентом и парламентом России завершился силовым роспуском Верховного совета; следствием разрешения этого конфликта стало принятие новой Конституции России, закреплявшей широкие полномочия президента страны и содержавшей значительный авторитарный потенциал;
1996 – выборы президента России, в ходе которых действующий президент Борис Ельцин был переизбран в результате несправедливой кампании, сопровождавшейся большим количеством злоупотреблений; при этом Ельцин отказался от реализации планов отмены выборов, роспуска парламента и запрета оппозиционных партий;
1999 – 2000 – борьба различных сегментов элит за политическое лидерство в преддверии выборов нового президента страны; полная победа в этой борьбе «преемника» Ельцина — Путина, который смог максимизировать собственную власть в результате принуждения к лояльности всех значимых акторов (механизм «навязанного консенсуса»);
2003–2005 – устранение реальных и даже гипотетических препятствий монопольному господству правящей группы; изменения важнейших «правил игры», направленные на монополизацию политической власти (отмена выборов глав исполнительной власти регионов, реформа законодательства о партиях и выборах и др.);
2007-2008 – в силу истечения сроков своих президентских полномочий Путин подобрал себе лояльного «преемника» Медведева, который в отсутствие реальной конкуренции занял пост главы государства и провел в жизнь решение о продлении сроков полномочий президента и парламента;
2011-2012 – Путин осуществляет «обратную замену», возвращаясь на пост президента в ходе цикла несвободных и несправедливых парламентских и президентских выборов, которые сопровождались масштабными фальсификациями и спровоцировали заметные протестные выступления в Москве и других городах страны. Ответом на эти выступления со стороны властей стало «закручивание гаек», преследование политической оппозиции и усиление давления на нелояльную общественность.
Какими будут следующие шаги, изменится ли траектория российского политического режима в обозримом будущем, и сможет ли российская политика все же сойти с дороги разочарований?
Что впереди?
Казалось бы, российские правящие группы смогли достичь своих целей, обеспечив становление и последующее укоренение формальных и неформальных «правил игры» в российской политике. К ним относятся монопольное господство главы государства в сфере принятия ключевых политических решений, отсутствие открытой конкуренции элит на фоне несвободных и нечестных выборов и иерархическая соподчиненность региональных и местных органов власти и управления («вертикаль власти»). Но насколько устойчив этот механизм власти и управления, каковы перспективы его эволюции? В своей книге я рассматриваю несколько возможных вариантов развития событий:
(1) сохранение в России нынешнего политического статус-кво (говоря языком советского периода, дальнейшее «загнивание» российского режима);
(2) реакция российских правящих групп на вызовы своему путем ужесточения авторитарных тенденций (механизм «жесткой руки»);
(3) внезапный коллапс нынешнего режима под воздействием того или иного стечения обстоятельств (в том числе в силу глубоких внешних шоков), и
(4)пошаговая и, скорее всего, непоследовательная демократизация политического режима под давлением спроса со стороны российского общества.
Хотя вероятность каждого из этих вариантов поддается оценке с трудом, каждый из них отнюдь не исключен. Реальная практика российской политики может представлять собой ту или иную комбинацию нескольких этих вариантов или последовательное либо непоследовательное чередование их элементов.
В самом деле, если та среда, в которой функционирует российский режим, в обозримом будущем не претерпит кардинальных перемен, если давление на режим со стороны оппозиции и протестных движений удастся «сбить» до уровня, ненамного превышающего тот, что наблюдался до начала электорального цикла 2011—2012 годов, то не стоит ожидать, что российские правящие группы пойдут на односторонний пересмотр базовых «правил игры» в стране.
Инерционное развитие событий, предполагающее сохранение статус-кво в этом случае выглядит вполне реалистическим вариантом. Однако его успешной реализации в России препятствуют два важных ограничения. Во-первых, для поддержания политического равновесия потребуется постоянный по времени и при этом значительный по объему приток ренты, позволяющий поддерживать лояльность общества. Во-вторых, с течением времени эффективность манипуляций властей может упасть даже по сравнению с нынешним не слишком высоким уровнем (как известно, можно долго обманывать немногих или недолго обманывать многих, но нельзя всегда обманывать всех).
Альтернативный вариант развития событий в России предполагает, что правящая группа будет сталкиваться с нарастанием реальных и потенциальных вызовов своему господству в самых разных формах. Опыт ряда авторитарных режимов в самых разных частях мира говорит о том, что в таких условиях их лидеры склонны брать в руки «кнут» и применять его по полной программе, нежели пытаться использовать «пряники». Российские власти также могут прибегнуть к поддержанию своего господства с помощью полного или частичного демонтажа демократического «фасада» и его замены репрессивными механизмами управления, даже если «закручивание гаек» в российском случае в конечном итоге повлечет за собой срыв резьбы, и поворот к «жесткой руке» окажется самоубийственным шагом. Международный опыт говорит о том, что существующие на протяжении некоторого времени авторитарные режимы с изначально низкой репрессивностью довольно редко становятся куда более репрессивными. После длительного успешного опыта раздачи «пряников» эффективное использование «кнута» оказывается не столь простой задачей.
Коллапс политического режима, его внезапное и относительно быстрое полное крушение в результате массовых протестов или иных внутренних конфликтов, которое сопровождается практически полной сменой правящей группы и отказом от прежних «правил игры», в сегодняшней России, на первый взгляд, маловероятен. Текущая ситуация в стране явно не демонстрирует (по крайней мере, пока) никаких признаков «революционной ситуации», о которых еще почти век назад писал Ленин. Хотя «низы» и не хотят жить «по-старому», но все же масштабы антисистемной мобилизации и потенциал оппозиции явно недостаточны для свержения режима; а «верхи» пока что вполне себе «могут управлять по-старому».
Но зачастую события такого рода происходят в результате стихийного и иногда во многом даже случайного стечения обстоятельств в тот или иной «критический момент» истории. Нет оснований для того, чтобы исключить вероятность коллапса и нынешнего российского режима в силу тех или иных непреднамеренных эффектов – особенно в ситуации, когда поддерживать политическое равновесие властям становится все сложнее, и со временем, похоже, будет еще сложнее.
«Ползучая демократизация» представляет собой сложный поэтапный, иногда довольно длительный во времени процесс перехода от авторитаризма к демократии посредством серии стратегических действий правящей группы и оппозиции, меняющих свои стратегии под воздействием шагов друг друга. Под давлением оппозиции правящие группы могут пойти на частичную либерализацию режима, а затем (если давление усиливается, а режим не сворачивает либерализацию) на расширение пространства политического участия, что, в свою очередь, приводит как к размежеваниям внутри правящих групп, так и к вовлечению оппозиции в политический процесс.
Исходя из этой перспективы, волну политического протеста 2011-2012 годов можно рассматривать как первый (хотя и необходимый, но явно недостаточный) шаг на пути «ползучей демократизации» страны. Однако никто не может гарантировать результат политических изменений в этом направлении: «срывы», отход от пути «ползучей демократизации», и возврат к статус-кво и/или к другим формам авторитаризма ничуть не менее вероятны, чем возможность «истории успеха».
*
После краха коммунизма и распада СССР Россия не смогла воспользоваться внезапно открывшимся «окном возможностей» для демократизации страны: построение демократии в России в период комплексной и драматической трансформации страны не рассматривалось в качестве первоочередной задачи реформирования России ни элитами, ни обществом в целом. Казалось бы, за два десятилетия строительства авторитаризма в России правящие группы смогли наглухо заколотить «окно возможностей» демократизации страны. Но ситуация в России начинает меняться. Опыт постсоветского развития не прошел зря для россиян, так что спустя два десятилетия после СССР наша страна в общем и целом уже лучше готова к осмысленному, целенаправленному и последовательному переходу к демократии, нежели в начале 1990-х годов – даже несмотря на то, что политические условия для такого перехода сегодня намного менее благоприятны. Общественный спрос на демократию в России, будучи предъявлен властям, со временем будет только расти, и его рост дает основания рассчитывать на то, что наша страна в процессе изменений политического режима не будет вновь попадать из огня да в полымя, подобно тому, как произошло в 1990-е и особенно в 2000-е годы. И потому лозунг участников оппозиционных митингов – «Россия будет свободной!» – может выступать не просто призывом, но стать ключевым аспектом политической повестки дня нашей страны в обозримом будущем. Я уверен, что Россия на самом деле будет свободной страной. Вопрос состоит в том, когда именно, каким образом, и с какими издержками она пройдет свой путь к свободе.
Владимир Гельман